Отправлено: 20.02.10 00:20. Заголовок: Failed in becoming a God. [Edward Cruel]

1. Имя и фамилия вашего персонажа.
Эдвард Джейсон Круэл.

2. Ваш возраст.
17 лет.

3. Факультет и курс.
Слизерин, 7-ой курс.

4. Родственники и чистота крови.
Мадлен Соммерсблэйк (полукровка) – прабабушка. Мертва.
Дедушка неизвестен.
Вивьен Райт (полукровка) – бабушка.
Эдвард Райт (маггл) – дедушка. Считается мертвым. На самом же деле живет в Кардиффе под другими именем и фамилией, женат, двое детей.
Натали Райт (полукровка) – тетя. В данный момент местонахождение неизвестно.
Кэтрин Круэл (полукровка) – мать. Мертва.
Джейсон Круэл (чистокровен) – отец. Мертв.
Элисон Круэл (полукровка) – сестра.
Эйвеллин Круэл (полукровка) – сестра.

5. Подробная биография вашего персонажа.
Эдвард Круэл родился 3 ноября 1979 года, в семье Джейсона и Кэтрин Круэл. Их семья проживала в Северной Каролине, переехав подальше от Лондона и отказавшись от магии по настоянию Кэтрин. Их семья была достаточно знаменита; однако это не делало ее счастливой.
«Мой отец покончил с собой, когда мне было тринадцать лет».
Именно этими словами и мог начать бы Эдвард свое жизнеописание, ибо никакое иное событие не повлияло на него больше, чем смерть отца – разве что смерть матери месяцами позднее. Воспоминания Эдварда об отце всегда будут яркими, как и сама фигура Джейсона в глазах сына, ибо не было для Эдварда никого, кто затмил бы отца.
«Сколько я помню себя, всегда ставил пред собой одну и ту же цель – быть похожим на него. Он был справедлив к нам; жесток, но справедлив. И к матери тоже. Каждый удар, каждое наказание, каждые муки мы заслужили, как заслужила и наша мать. Она часто сбегала из дома, и все же возвращалась каждый раз. Мы перестали уже обращать на это внимание, ибо отец велел нам не беспокоиться по сему поводу.
Иному может показаться, что отец наш был излишне строг к нам, и, тем не менее, он всегда останется идеальным примером для подражания. Он воспитывал нас требовательно, не то, что мать, с ее ненужной порой лаской и теплотой. Она дарила ее всем нам, но Велле – старшей моей сестре – в особенности. Я знаю, что он применял к ней Круцио, и все же пребываю в уверенности, что это было не пустая тяга к тому, чтобы причинить ей боль. И даже если так – мне все равно. Всякий поступок отца будет для меня примером. Кроме одного.
Мать никогда не говорила нам, почему мой отец покончил с собой. Я не видел в нем особых перемен перед смертью, он был, как и всегда, спокоен, отстранен и показательно-равнодушен. Держался прямо. Мы говорили с ним за несколько дней до смерти, и ничто в нем не выказывало его намерений, а значит – поступок был спонтанным. Характерно для отца, ибо, несмотря на всю его выдержку, он впадал порой в состояние, которое можно назвать «неадекватным». В основном, подобное случалось, когда они дрались с матерью. Я никогда не пытался вмешаться, так как знал, что если отец позволяет себе бить мою мать, значит – так и должно быть».
На описание их детства не требуется тратить лишних слов; оно хоть и не выдалось беззаботным и ясным и, тем не менее, не было моментов каких-то непомерно ярких. Их дни были достаточно спокойными – не считая тех моментов, когда они гневили отца, и тот проявлял жестокость. Эдвард видел, как неприятно это его сестре Велле, но сам он старался выносить все наказания стойко и не совершать более поступков, которые бы выводили отца. Джейсон был бессердечен в своем гневе, но Эдвард не замечал этого, оправдывая все жесты отца. Эдвард старался быть образцовым сыном – сыном, которым бы мог гордиться Джейсон. То было его явной мечтой; остальное меркло по сравнению с желанием получить похвалу от отца. Эдвард перенял у него все: стиль речи, манеры, жесты, стараясь как можно более приблизиться к Джейсону, как будто бы это помогло наладить им общение. Но все попытки были тщетными; Джейсон оставался таким же отстраненно-равнодушным, как и всегда. Но и это в глазах Эдварда было той чертой, которую стоит перенять. Он нарочито вел себя холодно, уподобляясь отцу; со временем, это вошло в привычку. Его детство прошло в отдалении от сестер и родителей, он был достаточно замкнут, и не слишком любил общаться с родственниками, чувствуя стеснение и напряжение рядом с ними. Со всеми, кроме отца - но тот не желал общаться с Эдвардом как-то иначе, чем просто от чувства долг. Эдвард и не думал ставить это в вину отцу, так как, если отец держится в стороне от них, то это правильное решение. Все решения отца были правильными.
«Естественно, я и не думал плакать, когда умер мой отец – это было бы попросту недостойно, мало того, отец бы с презрением посмотрел на меня, если бы узнал. Элисон же – младшая моя сестра - заперлась в своей комнате и ревела практически все время; я смотрел на подобное поведение со странным удивлением, не испытывая не малейшего желания утешить ее. Каждый из нас переживал; быть может, кроме матери. Я видел в ее глазах, что она восприняла это, как свое спасение, и эта почти радость в ее глазах заставляло меня испытывать раздражение и ярость по отношению к ней. Но я сдерживался, ибо должен был вести себя достойно. Ради отца. Он убил себя одним простым заклинанием: Авада Кедавра, и все было кончено.
Или же все началось: смотря, о чем вести речь.
Эйвеллин после смерти отца притихла на время. Я знал, что ей снились кошмары – она часто приходила ко мне в комнату, ложилась рядом, и я чувствовал, что ее бьет мелкая дрожь. В темноте она была пугающе похожа на мать: с каждым годом все более и более. В эти ночи, когда она приходила ко мне, я обнимал ее, и мы засыпали так. Она никогда не говорила, что ей снилось, но то и не представляло для меня интереса. Я не слишком старался ее успокоить, но она, казалось, постепенно приходила в порядок. Со временем успокоилась и Элисон.
Только меня никогда не оставит ощущение, что отец всегда будет наблюдать за нами».
Они не успели отойти от смерти отца, как заболела их мать, диагноз ей был – пневмония. Она бредила перед смертью, ибо болезнь была тяжелой. Эдвард не любил приходить к матери, смотреть, как вырываются из ее горла тяжелые хрипы, как лежит она, бледная, на постели, и как болезненно горят ее глаза. Перед смертью их мать часто говорила об огне; тогда Эдварду еще казалось, что все это не более чем горячечный бред. Он почти не заходил в комнату Кэтрин, не хотел видеть, как она умирать. Какая-то часть в нем злорадствовала. Эдвард считал, что все эти страдания Кэтрин за то, что когда умер Джейсон, в ее глазах было облегчение.
Их семью когда-то называли образцовой – до смерти Кэтрин и Джейсона, конечно же. Миллионы людей, впадающие в восторг от Кэтрин Райт, завидовали ее семье, ее мужу, ее детям. Казалось бы, что у Круэлов есть все составляющие компоненты счастья. И не стоило никому знать, что скрывает каждый член этой идеальной с виду семьи.
«Каждый из нас что-то скрывал. Мать, отец, Элисон, Велла. Кто в большей степени, кто в меньшей. И у меня было, о чем молчать.
После смерти матери никто не хотел заходить в ее комнату, чтобы разобрать вещи, посему это пришлось делать мне. Как ни странно, никакой душевной боли не испытывал я в тот миг, ибо к матери старался не подходить без особой надобности. Нечто странное я испытывал, когда она невзначай касалась меня, чувство это пугало и в некоторой степени даже смущало. Я держался от нее подальше, как и она от меня. Ее вещи были аккуратно разложены, все стояло строго на своих местах. Я не знаю, отчего столько долго проводил руками по всем этим стеклянным баночкам, что стояли на полках. В комнате сильно пахло ее духами, этот запах дурманил и душил меня. Я достал первую попавшуюся блузку из шкафа, сам не понимая, с какой целью. Он тоже был весь пропитан запахом моей матери, и я, во внезапном каком-то порыве, прижал эту блузку к своему лицу, жадно вдыхая этот аромат, чувствуя под своими пальцами нежность шелка и думая о том, что у матери моей была кожа такая же нежная, тонкая, как и она самая. Я вспоминал, как ласково она улыбалась, как обнимала меня и пряди ее волос лезли мне в нос, щекотали, а я всегда все время стоял и не мог ничего сказать. Я сел на кровать, сжимая в руках блузку, прижимая к своему лицу, не соображая почти в тот момент. Мне было волнующе, сладко и душно, и запах матери дразнил мое обоняние, дразнил меня. Голова кружилась, и я чувствовал ничего, кроме как болезненного, жаркого возбуждения. Я поднес к губам ее блузку, странное покалывание чувствовалось мне, и я пытался сказать себе, что все под контролем, но затем мною овладело какое-то совершенное сумасшествие, словно кто-то правил мной, заставлял расстегивать пуговицы на рубашке, а после – и брюки; я не видел ничего пред собой, только чувствовал этот невыносимый дурман, и все вдыхал, и вдыхал его, а после в воображении моем явно проступил образ девушки, которую я столь сильно желал;
то был образ моей матери».
После смерти обоих родителей их формально передали под опекунство Вивьен Райт, но та оставила детей самих по себе. Оставшись одни в поместье Круэлов, что находилось в Северной Каролине, они были предоставлены только лишь друг другу. Эйвеллин заперлась в своей комнате, отказываясь выходить, и ничто, и никто – в том числе и Эдвард – не мог вытащить ее из этого апатичного состояния. Она плакала, как будто со смертью матери, умерло что-то и в ней самой; временами Эдварду приходилось чуть ли не насильно кормить ее. Она отказывалась есть. Пить. Вставать. Она словно хотела отправиться вслед за матерью, что выводила Эдварда из себя. Каждый раз, когда она снова отказывалась есть, он впадал в совершенную ярость. Переворачивал мебель, крушил все вокруг. Он начинал понимать отца, становясь порой таким же неадекватным, каким был Джейсон. Ему хотелось разрушать все вокруг, а Велла ничего не замечала, и это еще больше выводило Эдварда из себя. Они словно попали в замкнутый круг, из которого не могли найти выход. Элисон не помогала. Элисон была словно рада чему-то своему, чему – Эдвард и не старался понять. Младшая сестра раздражала его своим бездействием. Его раздражал весь мир. Впереди им предстоял учебный год в Хогвартсе, а Эдварда тошнило от того, сколько людей там будет. В то лето весь окружающий мир внезапно стал казаться ему отвратительным. Грязным. Безобразным.
«Хогвартс. Я никогда особо не любил эту школу, и не испытывал радости, когда в 11 лет мне пришло письмо. Я, учился там больше потому, что так надо, но в тот год он стал мне еще более отвратителен. Я никогда не замечал, что там настолько шумно, столь суеты, суматохи, и – самое мерзкое – столь людей, которые неожиданно стали мне гадки. Я никогда не жаждал сильно общения, а в то время старался ограничить его до минимума, проводя время либо с Эйвеллин, либо с людьми, общение с которыми приносило мне какую-либо выгоду. Иных я гнал от себя прочь, не боясь даже выставить себя грубым; впрочем, мне всегда удавалось достаточно тактично дать понять человеку, что общение с ним нежелательно для меня – еще одно полезное умение, перенятое от отца. Я сторонился всех, ибо все они стали мне противны в одночасье. Учеба не волновала меня; у меня по-прежнему были лучшие результаты, но они не были предметом моей гордости. После смерти матери они менее всего волновали меня, ибо тогда пред всеми нами стоял совершенно иной вопрос – что мы теперь должны делать?»
Эдвард не знает точно, когда это началось. Когда отношения их из родственных переплавились в нечто иное, неправильное, искаженное. Он видит в Эйвеллин девушку, и его влечет к ней. Это не только духовное влечение или желание стать ближе; это совсем иная потребность. Потребность дотронуться. Коснуться. Ощутить.
«Я никому не говорил о том, что произошло тогда в комнате матери; это был мой секрет, и он рос внутри меня змеем, заставляя ощутить всю суть слова «грех». Мое желание было насквозь порочным, но если бы оно так и осталось внутри меня, то, быть может, я и справился с ним, но образ этой девушки – тонкой, темноволосой и прекрасной – преследовал меня. Я желал ее отчаянно и безысходно.
В то же время Велла находилась в депрессии, тяжело переживая смерть матери. Элисон не была столь опечалена горем, но вела себя, тем не менее, несколько странно – но я не обращал на нее особого внимания. Она была мне достаточно близка по духу, как сестра, но более тянуло меня к сестре старшей (разница между нами была всего в несколько месяцев, посему старшей она звалась не более чем по какой-то привычке), ибо она была вылитой копией моей матери. Мое желание росло внутри меня, с каждым годом становясь все сильней и безнадежней. И все сильней тянуло меня к Эйвеллин. Тянуло не как к сестре, но как к девушке».
Им было около шестнадцати лет, когда Эдвард не смог более прикасаться к Велле лишь по-родственному. Когда грех внутри него стал силен настолько, что скрывать желание свое, таившееся в нем на протяжении нескольких лет, стало невозможно.
«Почему-то в тот момент, когда я впервые поцеловал Веллу, я вспоминал, как пару лет назад (это была неделя после похорон нашей матери) зашел в комнату к ней – Эйвеллин лежала на боку, укрывшись одеялом. Тогда она, все время отказываясь есть, пить, вставать, довела меня почти до бешенства, посему я грубо сдернул с нее одеяло и практически силком затащил в ванную.
Она не реагировала: молчала и смотрела на меня, даже не пытаясь что-то сделать. Я был зол; такими же злыми движениями стащил с нее одежду. Она похудела за ту неделю, под кожей сильно выступали ребра, и это почему-то вызывало у меня не жалость, а все то же жгучее раздражение. Эйвеллин не шевелилась; я насильно затолкал ее в душ и включил воду.
И тут произошло нечто совершенно ненормальное: я еле поймал Веллу, которая оседала на пол, рыдая. Мне было неловко, она была почти обнажена, и цеплялась за меня, как утопающие цепляются за шеи своих спасителей. Я был одет, но вся одежда моя теперь вымокла – мы стояли так, под горячими струями воды, обнимаясь, и мне было душно и странно, а она уткнулась губами куда-то мне в шею. Мы молчали, и я чувствовал странное спокойствие, граничащее с сумасшествием».
Его власть над ней была прекрасна по своей сути. От нее нельзя было устать, ибо она всегда была разной: ласковой, горячей, вспыльчивой, наглой. Он был то нежен с ней, то намеренно жесток, оставляя синяки, отметины. Он не заботился о том, что Эйвеллин была его сестрой, отчего-то сей факт оставлял его равнодушным, в отличие от Веллы, которая часто кричала, била его, называла их отношения неправильными, отвратительными. Ее истерики часто раздражали Эдварда, но еще чаще - заставляли более тянуться к ней.
Эдвард мало обращал внимания на происходящее в волшебном мире, стараясь прежде разобраться с тем, что происходило в их семье. Летом перед седьмым курсом он разбирал старые вещи, скопившиеся на чердаке, выкидывая старые бумаги и ненужный хлам. Среди них было много бумаг еще тех времен, когда их родители учились в школе, какие-то рисунки, записи. К этим бумагам относилось и ежедневник, который Эдвард откуда-то достал. Ежедневник его отца. Стоило ему раскрыть его, как на колени Эдварду выпали какие-то листы, которые он поднял аккуратно и стал зачем-то вчитываться в них. Какие-то медицинские записи. Почерк у врача был отвратителен – тем не менее, спустя некоторое количество времени Эдварду удалось разобрать написано. Бумаги эти оказались заключением от психиатра.
«Я долго вчитывался в слова: аутизм, социальная дисфункция, шизофрения, и все не мог уловить их суть. Поведение отца теперь было вполне объяснимо, но мне трудно было принять то, что согласно этим записям он имел расстройства психики. Наверное, посему я и открыл ежедневник, желая найти его пустым, лишь с несколькими малозначительными записями.
Я не знал, сколько прошло времени: в легком забытьи все перелистывал я страницы; к горлу подступала тошнота. Ежедневник представлял совокупность иллюстраций и редких записей, смысл которых был мне скорее страшен, нежели отвратителен. В некоторых моментах перо прорывало бумагу. Что было изображено там?
Люди, которых убил мой отец.
Безусловно, не всех их он убил; в ежедневнике было более сотни иллюстраций, но некоторые планы убийства были сопровождены зачеркнутым именем жертвы – так я отмечал для себя тех, кого отец умертвил. Впервые в жизни у меня тряслись руки; я сжег все это в камине, и, смотря на пляшущие языки пламени, я вспоминал редкие строчки среди рисунков – и все об огне, аде, муках, «красной смерти».
Я постоянно вызывал в памяти образ отца – удивительно то, что почти сразу же я уверовал в то, что мой отец действительно был убийцей. Но ничто не могло и не может сокрушить мою веру в него - не смогло и это. Все, что делал отец, имело причину. Если он убивал этих людей, то было благо для них.»
Эдвард впал в странное состояние; был задумчивее обычного, и старался не контактировать ни с кем – даже с Эйвеллин. Когда она случайно касалась его, он отчего-то думал о матери – и в эти моменты ему бешено хотелось ударить Веллу. Впереди был учебный год, шла война, но он был замкнут, не обращал на внешние события должного внимания, было ненормально погружен в свои мысли.
"Меня не прельщала сама идея убийства. Я не находил в этом, как отец, искусства или красоты. Но когда мной овладевала ярость, я мог калечить, разрушать, ломать. Я спрашивал себя – смог бы я и убить? Смог бы я насладиться этим? Мой отец мог. Это повторял я себе каждый день, каждый час, каждую секунду – отец мог. Мне виделось, как он убивает их. Ломает кости. Пронзает плоть. Сжигает. И мне не было страшно. Мой отец был для меня всем, и мне было тошно даже от мысли о том, чтобы отвернуться от него. Он верил в то, что умерщвление – это искусство; так значит, в это должен был поверить и я.
Мой отец никогда мной не гордился; ввиду душевной болезни своей, он был просто не способен на это. Никакие мои поступки не могли вызвать в нем гордость. Всю жизнь свою я старался сделать что-то значимое. Для него. Но значение для него имело лишь одно – убийства. И посему я тоже буду должен убивать. Я буду должен наслаждаться этим. Наслаждаться возможностью распоряжаться над чужими жизнями, решая кому продолжать свое существование, а кому умирать. Я стану не просто убийцей, сошедшим с ума - я стану тем, кем мой отец так и не смог. Я стану Богом.

И тогда, возможно, мой папа, там, в аду, будет за меня горд.

6. Внешность.
Он достаточно привлекателен внешне. Роста высокого, строен, но не худ. Светлые волосы. Бледная кожа – впрочем, не чересчур бледная, никакого больного вида. Черты лица правильные, симметричные, практические идеальные: прямой нос, высокие скулы, четко очерченные губы, на которых редко появляется улыбка. Смеется тоже редко. Практически всегда у него задумчивый, отстраненный вид. Глаза темные. То спокойные, то в них появляется какая-то дикость. Обычно не суетлив в движениях и, тем не менее, в нем чувствует твердость, решительность, уверенность. В одежде чрезвычайно аккуратен, одет всегда идеально и дорого, так как ненавидит неопрятность. Дорогие костюмы. Белые рубашки. Все сидит совершенно и смотрится совершенно. Он притягателен, определенно притягателен. И вместе с тем сложно найти еще одного такого человека, у которого внешность настолько не соответствует характеру. Слишком правильная, слишком выверенная. Может быть, слишком смазливая. В его чертах нет резкости, только четкая, классическая красота. Не соответствующая, не подходящая ему. Он странно смотрится с ней. Его взгляд резко контрастируют с остальным внешним видом. Ибо сам он красив. А взгляд его – пугающий. Дикий. Мрачный.

7. Характер.
Он пытается быть сдержанным. Он пытается не давать своим эмоциям волю, ибо знает, к чему приводит его ярость и бешенство. Порой Эдвард впадает в состояние, близкое к апатичному, старается не говорить, не общаться, лишь молчать, обдумывая что-то, уходя в себя. Для того чтобы потом, сорвавшись из-за какого-то пустяка разрушать все вокруг. Ломать мебель или кости кому-нибудь. После он корит себя, но не может противиться этому. Словно нечто вселяется в него, заставляя испытывать ничего больше, чем ярость, бешенство, злость. Когда он в бешенстве, он страшен, ибо никаких человеческих чувств не остается в нем. Только бесконечная ярость, поглощающая его.
Его называют неадекватным порой. Но обычно он достаточно спокойный, замкнутый и отстраненный от окружающего мира. Ибо тот ему тошен. Эдвард предпочитает не прикасаться к людям, не контактировать с ними. Только если это будет ему выгодно. Он расчетлив. Мстителен. Порой беспричинно жесток. Он целеустремлен достаточно, чтобы убить того, кто встанет на его пути к его безумной цели. Он стремится к власти, ко всем ее видам, ибо он привык быть первым во всем. Он не старается играть в благородство. Эдвард умен, можно даже сказать – удивительно умен. И он изо всех силится поддерживать игру в рано повзрослевшего холодного молодого человека. Потому что его истинная сущность иная.
Истинная сущность его видна, когда он в ярости. Видна в его стремлении ломать и разрушать. Его эмоции нестабильны, неправильны. Он вовсе не мирный. Он не мстителен, но жесток. Когда он причиняет боль, он получается удовольствие. Когда он вымещает свою злость, то за этим сразу же следует облегчение. Он не контролирует себя часто, он агрессивен. В минуты ярости он страшен. Он не ощущает мир, не осознает ясно, что он делает, становясь безжалостным, диким, бешеным. Он движим лишь одной идеей – разрушать. В хаосе он находит гармонию. И он не считает себя слабым из-за этого. Потому что таким был его отец. А он одержим мыслью стать его копией. Поэтому и пытается навесить на себя маску отстраненного равнодушия. Поэтому и вежлив с людьми, хотя на самом деле он чувствует приступы тошноты, отвращения, омерзения, когда находится в обществе. Люди для него в большинстве своем гадки; однако же он признает, что это не повод для того, чтобы полностью отгородиться от них. В нем нет сострадания, он не умиляется от вида котят под дождем или еще какой-либо чуши в этом же роде. Да ему плевать на промокших котят, щенят, солнышко и радугу. Его раздражают чужие проблемы, он не жалеет людей. Иногда сочувствует, но никогда не будет часами возиться вокруг человека только потому, что тому плохо. Он привык добиваться всего сам, не прося помощи, посему и не подпускает к себе никого. Так как ему не нужны чужие советы. Скорее он сам должен диктовать людям, что делать, ибо большинство из них тупы. Унаследовав ум отца, он чувствует весь мир как стадо идиотов – неудивительно, что отец убивал. Так мыслит Эдвард. Он не позволит никому копаться в его душе, разбирать его образ жизни, его веру - потому что он сам знает, что должен делать, чего должен добиться. Достаточно рано взяв на себя ответственность, очень исполнителен. Все, что он делает, являет собой работу высшего уровня: будь то эссе по Истории Магии или вытаскивания из человека кишок.
Он не зациклен на себе, но достаточно эгоцентричен. Собственник. Ненавидит истерики, слезы, повышенный тон – сразу выходит из себя. Порой он корит себя за тот или иной поступок, совершенный им в приступе. Но обычно ему это все безразлично. Не стоит считать его сплошь отрицательным персонажем. Он может испытывать нежность, теплоту. И при этом старается скрыть все эти чувства. Опять же лишь потому, что его отец никогда не позволил себе такого.
Он амбициозен. Он целеустремлен. Его цель безумна, но он и сам «не в себе» достаточно для того, чтобы осуществить ее. Возможно, он болен – Эдвард не отрицает такую возможность. Более того: если когда-нибудь выяснится, что у него действительно есть проблемы с рассудком, он будет только рад, ибо подобный факт будет служить еще одним подтверждением, что он похож на отца. Джейсон был не чувствителен к физической боли – что ж, это означало, что Эдвард не должен будет чувствовать ее тоже. И ни разу он не показал, что способен чувствовать боль, какой бы пронзительной, резкой, острой она ни была.
Он не обходителен, но вежлив. Всегда достаточно отстранен, чтобы как-то отталкивать людей от себя. Он знает, к чему приводят его действия, и всегда готов платить за свои ошибки. Однако ошибки других, как он считает, надо смывать кровью. Фигурально выражаясь. А может, и буквально, сейчас ему уже не понять. Эдвард испытывает себя. Что он может, что он не может. Последнее время его ум тревожит безобразная мечта. Он думает, может ли убить. Он и так должен это сделать. Убить. Вид крови его не тревожит, он абсолютно равнодушен к внутренностям, органам, но он не равнодушен к мукам. Ему нравится ломать. Разрушать. Теперь перед ним стоит лишь один вопрос – будет ли он так же наслаждаться этим, будучи движимым не своими неадекватными чувствами, а разумом? Сможет ли убить, оставшись в сознании?
И он ответит на этот вопрос. Совсем скоро.

8. Артефакты и способности.
Особо выделить стоит разве что только поразительно острый ум. Весь учебный материал осваивает на высоком уровне; помимо этого особых способностей нет.
Никакого необычного инвентаря, только тот, что есть в наличие у каждого учащегося.
Волшебная палочка (12 дюймов, красное дерево, перо грифона)

9. Приверженность.
Отец был ПС, поэтому официально придерживается взглядов Лорда. Однако же, на деле скорее придерживается нейтралитета